Алиса повторяет эту несчастную фразу про подход Алексея Фёдоровича 18 (восемнадцать!) раз. И, в конце концов, заводится не на шутку. Кажется, слёзы вот-вот брызнут из её глаз.

  – Всё хорошо, девочка, всё хорошо. Это – работа, – режиссёр произносит ещё что-то успокаивающее, утешительное. Алиса переключает своё внимание на Алёшу, но это уже не Алиса. Лиза, маленькая, несчастная девочка, окованная железной колесницей своей, тянется к Алёше, словно надломленная ветка.

Господи, да почему же ты так жестоко испытываешь детей своих?

   Маменька, госпожа Хохлакова – в ужасе. Что происходит с её всегда послушной, всегда весёлой доченькой? Небеса разверзлись, невозможная любовь ударила молнией, разрушая всё, что строилось веками: семью, мораль, устои. Как возможно? Не допустить! Не допустить!!

  – Здесь не должно быть крика! – останавливает режиссёр, – Надо уходить не в голос – в тишину. Первый раз вы видите дочь такой. Это катастрофа! Дальше будет ещё хуже, если не остановить. Но не криком. Попытаться убедить. Она не помнит себя от испуга, потому у неё вылетают несусветные фразы, вроде бешеного мальчика, заразившего Алёшу. Для неё сам Алёша – бешеный мальчик, который пытается украсть у вас самое дорогое.

   Разговор госпожи Хохлаковой с Алёшей приобретает совсем другое наполнение, становится напряжённым, острым. Слова перестают иметь значение, на первый план выступает диалог внутренний, в котором сторонам не понять друг друга. Но он длится и длится, мучая обоих.

   А потом Алёша и Лиза остаются одни. Следует объяснение под прицелом посторонних глаз. Не будем умножать их количество. Пойдёмте, господа, пойдёмте по своим делам. Оставим детей одних…